Артисты труппы

Артисты, занятые в спектаклях МХТ

Франция не беспокоится: «Кабала святош» в МХТ имени Чехова

Наталья Шаинян, Театрал, 14.09.2025
К началу сезона МХТ подготовил премьеру, тут же взорвавшуюся карнавальной шутихой – шум в медиа, пересуды о ценах на билеты, страстное любопытство, как и о чем поставлена пьеса Михаила Булгакова, переживающая свое четвертое рождение на сцене в Камергерском.

Прежде всего, это пьеса другого Михаила – Дегтярева, работавшего с режиссером в давнем спектакле “Занос” в театре “Практика”. Постановщик – Юрий Квятковский, более всего тем спектаклем и запомнившийся, долго ходил в подающих надежды, но на большой сцене не работал, а последние годы посвятил цирку, и это наложило отпечаток на его творческий метод.

Зачем понадобилось переписывать уже классическую пьесу – очевидно, очень хотелось заострить конфликт художника и власти, данный Булгаковым, добавить сведений о мытарствах автора во МХАТе сталинской поры, когда пьесу семь лет не выпускали на сцену и после семи показов сняли по приказу тирана, и главное – подчеркнуть и усилить созвучие сегодняшнему дню. Казалось бы, пьеса в нетронутости своей более чем пронзительно ему созвучна, но авторы спектакля добавили и усугубили, оставив часть зрителей и критиков в растерянности.

Подмостки Николай Симонов уставил гигантскими пупсами – то гидроцефалическими их фигурками в огромном стеллаже, то отдельно мега-головами, выстриженными из зеленых кустов. Двое молодых актеров с надетыми на плечи такими же головами качаются на доске-качели – это маленькие Мольер и король, у второго голова вызолочена. В следующем своем появлении Людовик в маске, закрывающей лицо, с лучами во все стороны, танцует, и лишь в третий раз является во всем блеске в исполнении “Максима Николаева”, но об этом позже. Без видимой связи с модификациями младенцев на сцене будут: алого бархата и золотой бахромы занавес, ездящий по кругу, и расставленные по кругу же огни рампы, без кулис – так складывается немудрящая метафора “весь мир – театр”– и это все, что придумано про едва ли не самую театральную эпоху. Сверху – падуги того же бархата с буквами КС, что трактуй как хочешь. Еще на сцене появятся и исчезнут монарший стол “ковидной” длины, кабинка исповедальни с живыми бесами, квадригой замирающими на ней, и гримерки справа и слева.

Перед нами пышная, многословная, с хорошими актерами разных школ и стилей, с некоторыми интересно решенными сценами, великолепными костюмами Игоря Чапурина и светом Ивана Виноградова работа, очень нестройная драматургически, стилистически и исполнительски. Она не складывается в высказывание, но вырисовывается в явление, возможно, помимо воли авторов.

Сшить куски исходной пьесы с эпизодами романа Булгакова «Жизнь господина де Мольера», добавить поносящий автора и творение отзыв Керженцева – советского критика-пролеткультовца, замечания Станиславского, прицепить Декарта, Августина, Толстого, Бердяева и бог знает кого еще – чтобы что? Там, где еще держится костяк булгаковской пьесы, там есть действие. В остальном – монтаж аттракционов и парад реприз, действительно остроумных. Здесь нет провокаций ни в художественном, ни в политическом смысле, на что намекал рекламный ролик спектакля, но хватает подмигиваний зрителю.

Кажется, режиссер собрал все, до чего дотянулся, как ребенок в магазине игрушек: вот арапчата в черном трико и белых гофре – слуги просцениума, вот королева-мать, отсутствующая у Булгакова, живой монумент в черном кринолине, который возят на платформе – Павел Ващилин в этой роли комически дает уроки макиавеллизма, с не сходящей с набеленного лица брезгливостью поучает сына, что власть должна внушать восторг и страх. Вот тонкий гибкий силуэт в черном сюртуке – это Лагранж в исполнении Ильи Козырева, регистр, ставший в спектакле и альтер-эго Булгакова, но эта двойственная роль не ложится в действие, и без того лоскутное, а прошивает ее черными стежками сверху – Регистр не без доли демонизма порхает по сцене как бы отдельно от всех.

Есть фейерверки, громы и молнии, есть пыточное колесо с привязанной к нему жертвой – наглядная буквализация творческих и политических терзаний; есть в крошечном эпизоде Шут – прекрасный цирковой артист Андрей Кислицын, которого и не видно в этой роли, есть монологи на французском, героически выученные актерами, но все же с плохим произношением. Есть репетиция “поклона червя” – как можно ниже и подобострастнее извиваться перед королем – это Мольер, как бы ни ерничал, именно унижению учит свою труппу и сам в нем упражняется (почему тут образец вдруг показывает Регистр-Булгаков, оставим на совести авторов). Здесь Декарт эмигрирует со словами, что Франция не подходит свободомыслящему человеку, а в финале покаянно возвращается.

Действие не просто скачет из эпохи в эпоху, оно и исполнителям предлагает выступать не только от лица персонажей, но и от самих себя – и Константину Юрьевичу де Мольеру, как в финале представляется исполнитель главной роли, и остальным. “Ну, покажите класс, народный артист!” – подзуживают его партнеры, и он “дает народного” – падает на колени и с истинным драматизмом рассказывает об умерших своих детях, одиночестве и бессилии, но Регистр, не принимая пронзительности темы и исполнения, пренебрежительно его обрывает.

Насколько одарена труппа у Мольера, хорош ли спектакль, что он показывает двору – понять сложно. Его актерам авторы подарили два ярких монолога об актерских судьбах, скорее от лица самих исполнителей, чем их персонажей. Иван Дергачев (Дю Круази) разражается яростными и уморительными жалобами на жизнь и труд актера на выходах, бескорыстного безвестного труженика сцены. Александра Ребенок в роли Мадлены не занята глубоко ни изменой Мольера, ни ужасом от его невольного инцеста, которого стала нечаянной виновницей, ни сознанием греха, ни покаянием. К тому же, она каким-то образом оказывается чуть не вдвое старше Мольера, которого еще ребенком благословила на театральный путь, и никого эта возрастная несообразность не смущает. Все для нее – игра и роль, возможность сменить верховой костюм на сценический, а тот – на траурный, и наконец выйти в белоснежном платье под своим огромным портретом с черной ленточкой. Она исполняет свою лучшую роль – примы на собственных поминках, и ее шелестящие негромкие интонации, ускользающая полуулыбка, снисходительные ядовитые шпильки коллегам и зрителям – все рисует каботинку до мозга костей, невинную в самой порочности, жившую одним лицедейством и намертво, в буквальном смысле, слившуюся со сценой.

Ее главным партнером стал не Мольер, а архиепископ – Иван Волков в этой роли один воплощает и официальную церковь, и тайную кабалу святош. Он великолепен в разнообразии личин, которые меняет: то монолитная махинав сутане, грозящая любому свободному движению, то, при всем подобострастии поклона королю, опасно не согласен с ним по поводу Мольера, то становится почти пародийным дьяволом, едва ли не бесплотным, в блеске молний взлетая на кабинку исповедальни, чтобы оттуда гвоздить грешницу Мадлену.

Но не Мадлена и не юная кудрявая Арманда (Ольга Петрова) занимают Мольера. Это невысокий, ссутулившийся стареющий человек, вынужденный жить в напряжении и бесконечной растрате энергии: писать мадригалы, играть, иногда до самоиронических кривляний, меняя маски и парики. Он до полусмерти измотан заботами о деньгах, о труппе, о мнении зрителей и власти. Никаких “взмахов гения”, которых Станиславскому не хватало в пьесе Булгакова, в нем нет и в помине, есть печать долгой и трудной сценической пахоты и необходимости держать в узде и дрессировать непокорную труппу. Его Мольер давно разучился видеть в близких людей, замечать их чувства, чем оскорблена не только Мадлена, но и Бутон – по-собачьи преданный Мольеру скандалист и грубиян (Игорь Хрипунов), обрушающий в гневе штанкеты над сценой. Героя Константина Хабенского всерьез волнуют не театральные и не семейные перипетии. Его главные отношения – отнюдь не с этими женщинами, хотя он и надеется на вторую молодость, женясь на Арманде. Истинный треугольник в спектакле совсем другой: с названным сыном Мольера, молодым премьером его труппы Захарией и – конечно, с королем. Вот здесь появляются энергия и взаимодействие. 

Захарию играет Сергей Волков. Его первое сценическое появление – перфоманс совсем иной стилистики, что весь спектакль, настолько он мистичен и метафоричен. Из рояля, который тут называют клавесином, увешанного сосульками и усыпанного огоньками, из-под его крышки порождается, выпрастывается из пелен некое существо – как будто иномирной природы. Он нечеловечески пластичен и текуч, из горла его рвутся обрывки реплик из классических пьес всех времен и народов, он выпутывается из струн, вытягивая их будто из своего сердца – меньше всего его можно принять за живого человека, это явление самого духа театра, рожденного из музыки, льда, тьмы, света, боли и крика. Дальше прозаично – это бездомыш Муаррон, талантливый лицедей, и две сцены соблазнения – его Арманды, где он безуспешно включает свой яркий сексапил, и весьма успешного – его архиепископом, где он предает Мольера так нечаянно, так естественно от страха и растерянности, что почти невинно.

И наконец – тот, ради которого. Тот, который. Центр гелиоцентрической вселенной XVII века и спектакля. Король-солнце в исполнении «Максимова» – Николая Цискаридзе. Тут надо отдать должное безупречному чутью тех, кто предложил ректору Вагановского училища эту роль. Это не только оправдавшийся расчет на жгучий зрительский интерес и кассовый успех. Это прежде всего – понимание его отдельного места в спектакле, вознесенного над прочими. Иной природы существование и сама актерская эманация, чем у драматических. Звезда, легенда. Вот он встает вполоборота, подбоченясь, выставив вперед ногу в белом чулке и перекинув мантию через плечо – и в секунду превращается в самый знаменитый портрет монарха работы Гиацинта Риго. Цискаридзе не просто позволяет зрителю всласть собой налюбоваться, он обнаруживает драматический талант, тонкость, сложность игры – его Людовик не памятник, он живой человек, который стал воплощением страны. “Франция – перед вами, она ест цыпленка и не беспокоится” – ни у кого, кроме Цискаридзе, это не получилось бы такой правдой. И хорошее французское произношение, у единственного. За каждым его движением, поворотом, жестом руки хочется следить, не отводя глаз – так работает эта харизма, эта грация, этот магнетизм, которому не хотят и не могут сопротивляться ни партнеры по сцене, ни зрители в зале. Шуткам короля смеются не просто с готовностью – с радостью. С ним себя ассоциируют все, от умников до простаков. Спектакль построен на него и вокруг него. Его Людовик побеждает архиепископа и покоряет церковь, он размазывает мальчишку Муаррона, которым явно брезгует, он благоволит к Мольеру, но безоговорочно затмевает его, подобострастно замершего на другом конце стола в сцене их ужина. Король – первый актер и драматург, но не их соперничество в центре спектакля. Смысл, возможно, высекшийся невольно – в воздействии, которому не то что нельзя не покориться, а хочется поскорее и полностью. В женственности природы подчинения. В покоряющей неотразимости власти. Власть чарует всех, от дураков до умников, одним лестно само сознание королевского величия, другим, поумнее, не устоять перед монаршьей лаской. Король величаво предлагает Мольеру милость – прислуживать ему в спальне. И когда на сцене сначала протягивается колоссальная белая рубашка, а потом до колосников встает собранная прислужниками нечеловеческая фигура монарха – камзол, водопад жабо, звериные лапы – Мольер склоняется в самом нижайшем поклоне.

Когда перед Мольером появляется сынок-иуда, готовый покончить с собой, если отец не простит его, драматургия вновь совершает кульбит. Мольер, как и у Булгакова, прощает его, а Муаррон немедленно меняется с ним ролями, вместо демонстрации преданности наглеет и требует извинений. Финальный парад, кажется, взят прямо из нынешних соцсетей, где то одни, то другие просят прощения за все и вся, под давлением непредолимой силы. Все герои выстраиваются в ряд на авансцене и просят прощения – от себя и от персонажа, за авторов и за спектакль. Но и тут все не так однозначно, каждому есть за что просить прощения, не только на сцене, но и в зале –недаром Мольер ранее направлял на зрителя луч от огромного полированного подноса – символа лизоблюдства, ставшего прожектором обличения. Среди этой круговерти перевертышей и зыбкости оценок прорисовывается, однако, одна незыблемость и однозначность: непререкаемое величие абсолютизма. Людовик-Цискаридзе застывает в золоченой раме и надменно сообщает, что ни за что не извиняется, ни о чем не жалеет и всех прощает. После нас – хоть потоп, – добавляет он, и публика ликует. Трудно сказать, сочувствуют ли авторы Мольеру или хоть кому-то из героев, но то, что они любуются неотразимым самовластьем – очевидно.

Оригинал статьи
Пресса
Музей МХАТ показал комедию масок перед премьерой «Кабалы святош», Марина Чечушкова, Московский комсомолец, 4.09.2025
МХТ имени Чехова покажет комедию Шекспира в стиле панк, видеосюжет телеканала ТВ-Центр, 1.12.2023
Куда идём мы с Другом?, Ирина Винтерле, проект «Молодые критики о Художественном театре», 25.08.2023
Живут миражами, Елена Жатько, Проект «Молодые критики о Художественном театре», 2.06.2023
Красная рука вам будет сниться, Анастасия Ильина, Проект «Молодые критики о Художественном театре», 25.05.2023
В Подмосковье стартовал фестиваль «Мелиховская весна», видеосюжет телеканала «Культура», 20.05.2023
МХТ + Стешик + Шерешевский: симфония, Николай Песочинский, Петербургский театральный журнал, 5.04.2023
Люди как боги, Александра Машукова, Камергерский, 3 (№ 2, 2020), 15.03.2022
Чипсы с майонезом, Ника Пархомовская, Петербургский театральный журнал, 29.01.2022