Имена | Софочка и Сима. К юбилеям Софьи Гиацинтовой и Серафимы БирманАнастасия Казьмина, Медиацентр МХТ, 11.08.2025 Так они называли друг друга — две блистательные актрисы МХТ и Первой студии, две закадычные подруги Софья Гиацинтова и Серафима Бирман. Сколько всего они пережили вместе: и трагическое закрытие МХАТа Второго, и переходы из театра в театр, и личные драмы. 4 августа исполнилось 130 лет со дня рождения Софьи Владимировны Гиацинтовой (1895—1982), а 10 августа — 135 лет со дня рождения Серафимы Германовны Бирман (1890—1976). Наш рассказ — о них. Знакомство с Художественным театром Софья Владимировна Гиацинтова родилась в семье профессора, историка искусств Владимира Гиацинтова, так что воспитывалась в атмосфере творчества и интеллектуальных бесед. Сама Гиацинтова отмечала, что именно в детстве ей было привито одно из важнейших умений для артиста — восхищаться. Так в молодости Гиацинтова восхищалась Фёдором Шаляпиным на сцене, так она всю свою жизнь восхищалась учителями и старшими коллегами. В 1910 году Софью Гиацинтову приняли в Художественный театр в числе пятерых из пятисот экзаменовавшихся. В своей книге «С памятью наедине» она так пишет о первых днях в МХТ: «Мне было ясно, что это лучший в мире театр, с лучшими в мире артистами и спектаклями. И теперь я в него допущена, и пусть совсем едва, но уже причастна его жизни, и мне дозволено дышать одним воздухом с кумирами и богинями моих недавних гимназических дней и скромно раскланиваться с ними при встрече. Позже Василий Иванович Качалов рассказал мне, что восхищение, сквозившее в моих поклонах, веселило их всех и вызывало симпатию к неизвестной барышне». Первые слова Софьи Гиацинтовой, произнесённые на сцене Художественного театра — это слова Неродившейся души в «Синей птице». Как вспоминала Гиацинтова, они действительно тогда были ещё не родившимися актёрскими душами. А первой самостоятельной ролью в премьерном спектакле стала служанка фру Гиле в постановке Вл. И. Немировича-Данченко и К. Марджанова «У жизни в лапах» (1911) рядом с кумиром юности — Василием Качаловым. Виталий Виленкин вспоминал, что все роли Гиацинтовой отличало удивительное сочетание искренности и мастерства. После ухода из МХТ Алисы Коонен Гиацинтову ввели на роль Машеньки в спектакле «На всякого мудреца довольно простоты» (1910), а своей любимой ролью в Художественном театре она называла послушницу Пелагею в спектакле «Будет радость» (1916). Если для Гиацинтовой выбор актерского пути логично вытекал из её внешности, увлечений и воспитания, то Серафима Бирман совершила этот выбор скорее вопреки. Она выросла в семье офицера-отставника в Кишиневе, а о театре узнала от старшей сестры, которая играла в Москве в «народных сценах» МХТ. К тому времени Серафима Бирман уже чётко всё понимала про свою внешность, пережила насмешки сверстников и собственное недовольство перед зеркалом. И тем не менее долговязая, совсем юная девушка с неправильными чертами лица и бессарабским говором приехала в столицу и поступила в 1908 году в драматическую школу Александра Адашева. Как раз в это время с учениками школы по поручению Станиславского занимался Леопольд Сулержицкий, проверяя на этих уроках первые варианты «системы». Серафима Германовна была одной из самых преданных его учениц вместе со своим старшим товарищем — Евгением Вахтанговым. В природе Бирман словно всё противоречило актерству, она была зажатой, нервной, мнительной. Но именно Станиславский, Сулержицкий и Вахтангов смогли переплавить все эти недостатки и проявить её огромный талант, которому были подвластны и трагедия, и комедия. В сезоне 1911-12 Бирман уже была в труппе Художественного театра. Софья Гиацинтова так вспоминала прослушивание Бирман: «Потом вышла худая, высокая девушка в чёрном платье — Серафима Бирман. — Какая некрасивая! У Адашева кончила, говорят, талантлива, но до чего же некрасива, господи! — услышала я шёпот. Не знаю, чем объяснить, но я не сразу заметила её некрасивость. Первое, что обратило мое внимание, — особенное выражение глаз, в глубине которых будто притаился талант, и любопытство, с каким она смотрела на мир. Так я увидела её впервые, мою Симу — подругу, спутницу, партнёршу, сестру». Гиацинтова подробно пишет в книге о противоречиях, мучивших Бирман всю её жизнь, о её любви к страданию и сложном характере: «Мы сошлись не сразу — она считала меня слишком счастливой, в чём-то подозревала — никто не знал, в чём. Подозрительность (она, увы, осталась её вечным свойством, а с годами усилилась до болезненности), мнительность, боязнь быть смешной, лишней шли, вероятно, от провинциальности — всего три года отделяли её от родного Кишинёва. И когда она, уже совсем столичная, как-то особенно обернув ноги юбкой, вдруг садилась на пол с чашкой чаю в руках, я всегда думала, что так же, наверное, в юности сидела её бабушка-молдаванка». И тем не менее две эти категорически разные женщины и актрисы оказались главной поддержкой и опорой друг другу на долгие годы. Первая студия. Судьбоносные встречи Софья Гиацинтова начала заниматься по системе Станиславского вместе с группой молодёжи, которая в итоге сформировала основу Первой студии МХТ. Фамилия Серафимы Бирман стояла первой в перечне актёров из записи Станиславского, озаглавленной «Студия. Цель». В поворотном для Первой студии спектакле «Гибель “Надежды”» (режиссёр Ричард Болеславский, 1913) Гиацинтова играла Клементину, а Бирман — госпожу Босс. «Ворвавшаяся вихрем Сима Бирман, задыхаясь, произнесла без пауз и знаков препинания: — Болеславский прочёл нам пьесу, он её нашел и сам хочет ставить, и мы все будем играть. Это удивительная пьеса, и у тебя там такая роль, такая роль — ты говоришь по телефону и узнаёшь, что корабль погиб». (Софья Гиацинтова «С памятью наедине») Вместе Софья Гиацинтова и Серафима Бирман выходили на сцену и в вахтанговском «Празднике мира» (1913). А особенно запомнилась зрителям озорная и легкая Мари Гиацинтовой в «Двенадцатой ночи» (режиссёр Борис Сушкевич, 1917). Серафима Бирман тоже написала воспоминания: в своей книге «Путь актрисы» (1959) она очень точно описывает актёрскую профессию, свою работу над ролью и работы коллег. О Гиацинтовой в годы Первой студии Бирман вспоминает так: «Гиацинтова — художник умный, твёрдый, стойкий. Не все могли это заметить в ней в те далекие годы. В театре её звали “Фиалочкой”. Розовощёкая, избалованная жизненными успехами “Сонечка” Гиацинтова всегда и всем казалась жизнерадостной, а между тем в действительности молодая актриса Софья Гиацинтова знала тоску художника, ещё не достигшего искомого». Параллельно со спектаклями в Первой студии Серафима Бирман получила большую роль на сцене Художественного театра — она сыграла Гортензию в «Хозяйке гостиницы» Бенуа и Станиславского (1914). А в Первой студии весь опыт работы с гротеском и трагедией Бирман воплотились в образе вдовствующей королевы в «Эрике XIV» Евгения Вахтангова (1921). В 1922 году в Первую студию пришёл артист МХТ Иван Берсенев, ставший супругом Гиацинтовой. О романе и долгой семейной жизни Софья Владимировна пишет в мемуарах очень сдержанно, однако и в её выстроенном повествовании есть и юношеский юмор, и любовь, и горечь утраты (Гиацинтова пережила Берсенева более чем на тридцать лет). «Я помню, как на “Мудреце” Городулин — Леонидов спросил: “Где Софья Владимировна?”— вместо “Марья Ивановна” и услышал в ответ: “Она в саду с Берсеневым гуляет” — Берсенев тогда играл Курчаева. Все задохнулись в паузе, неминуемо ведущей к истерике. Кто-то из артистов на сцене затеял игру с сахарницей, разрешившую всем веселиться, и даже присутствующий на сцене Станиславский, не сдержавшись, хмыкнул — обошлось без скандала». Новый театр — МХАТ Второй В 1924 году Первая студия превратилась в новый театр — МХАТ Второй. Для обеих актрис это был самый расцвет их творческой судьбы. Об ожидании нового сезона и долгожданной свадьбы с Берсеневым Гиацинтова пишет так: «Как рассказать о счастье? Да и нужно ли — ведь все счастливы одинаково, как известно. Моё счастье тогда было в предвкушении будущего — нового театра, новой жизни, с осени уже совместной, новых ролей. Озарённое любовью, всё будничное, знакомое тоже становилось новым, праздничным. Кто не знает этого состояния, когда душа дрожит необъяснимо беспокойно — от солнца, воздуха, птичьих голосов, но больше всего — от ожидания, ожидания всех сказочных чудес разом. И невозможно ни есть, ни спать, и счастливо-тревожно бьётся сердце, и нужно куда-то бежать, спешить, что-то делать». В героинях Софьи Гиацинтовой тех лет поразительным образом сочеталось лирическое и характерное, красота и нервный психологизм. Это было и в Симе в «Чудаке» Афиногенова (режиссёры Александр Чебан, Иван Берсенев, 1929), и в Нелли в «Униженных и оскорбленных» по Достоевскому (режиссёры Иван Берсенев и Серафима Бирман,1932). Свой путь был у Серафимы Бирман, которая образно и точно писала о работе над ролями: «…Именно канатоходцы, а не просто пешеходы привлекают к себе самое живое и острое внимание зрителя. Любила и люблю в искусстве чрезвычайное, и зрители доверяют мне больше, когда играю женщин, из ряда вон выходящих. И верила, и верю, что искусство обладает правом преувеличения». Именно так Бирман играла «аглицкую девку» Мери в «Блохе» Алексея Дикого (1925), Двойру в «Закате» Бориса Сушкевича (1928), Улиту в «Тени освободителя» и королеву Анну в инсценировке «Человека, который смеется» Гюго (эти спектакли тоже поставил Сушкевич). Максим Горький был настолько восхищен Бирман в этой последней роли, что «назначил» ей Вассу Железнову в новой редакции своей пьесы. Но поставила и сыграла Бирман этот текст уже гораздо позднее. Гиацинтова и Бирман работали и близко дружили с Евгением Вахтанговым и Михаилом Чеховым, для всех студийцев это были главные лидеры, вдохновители. Софья Гиацинтова в мемуарах подробно и интересно описывает игру этих двух гениев. Публикует она и весёлое письмо Евгения Вахтангова к ней, в котором Евгений Богратионович просит Гиацинтову продолжить заниматься с его студентами: «Если хочешь, я стану перед тобой на колени, но я знаю, что ты этого не допустишь: ты не какая-нибудь Бирман. Вообще, ты поторопилась выйти замуж. А то я бы на тебе женился и мы открыли бы хорошую школу. Жаль. В Москве так мало хороших школ. Припадаю к твоей руке, которая отдана другому, и печатлею на ней дрожащий поцелуй. Навеки твой Евгений Вахтангов. 17.02.1918». А Серафима Бирман так вспоминает взаимоотношения с Вахтанговым: «Вахтангов после окончания школы подарил мне свой портрет, на оборотной стороне которого „начертал“: „Вы художник, Сима, даю вам гекзаметр художественный: Любо глядеть на тебя, длинноносая, тонкая Бирман, Часиков в десять утра, когда Орлеанскую деву играешь, Стройно ты выпрямишь стан свой, тряхнешь привязною косою И, меч деревянный схватив, кокетливо сцену покинешь… И думаю я в восхищеньи: как был хорош Орлеан! Какие носили там брюки!“». В 1928 году Михаил Чехов покинул СССР. Софья Гиацинтова описывает, как они провожали своего любимого партнёра и друга: «Из окна вагона я в последний раз увидела Чехова — уже отъединённого от всех, с его особенным взглядом, который я хорошо знала, — глубоким, далёким, никого в себя не впускающим. Поезд тронулся, увозя меня от этого взгляда, и через минуту я уже различала лишь две неподвижные фигуры, оставшиеся на чужой платформе. — Мы никогда их больше не увидим, — устало и глухо сказал Берсенев». Сначала во МХАТе Втором организовали художественный совет, а в 1933 году Иван Берсенев возглавил этот театр. Именно там окончательно сформировалась «великая троица», как позднее их называли – Иван Берсенев, Софья Гиацинтова и Серафима Бирман. Там Софья Владимировна и Серафима Германовна попробовали свои силы в режиссуре, что позднее станет их второй, не менее важной чем актёрство, профессией. Трагические перемены. Другая жизнь В середине 1930-х годов МХАТ Второй попал под волну театральных репрессий, когда театры либо закрывали, либо объединяли. В 1936 году МХАТ Второй закрыли. Мемуары Софьи Гиацинтовой обрываются именно 1936 годом, дальнейшие перипетии их общей судьбы актриса не описывала: «Поздно вечером двадцать седьмого февраля мы – все были в театре – услышали по радио сообщение о том, что “так называемый МХАТ Второй” упраздняется как “посредственный театр”, сохранение которого “не вызывается необходимостью”, тем более что в Москве и без нас есть Художественный театр. Следующие пункты гласили, что здание передается Центральному детскому театру, а артистов нашей труппы предлагается использовать “для усиления ряда театров в Москве или Ленинграде”. Всё. Как будто ни в чем нас не обвиняли. Ну, “посредственный театр” — это же не вина, а беда. Но в словах “так называемый” таилось что-то компрометирующее, внушающее опасения, — как потом стало ясно, обоснованное, — что мы теперь чуть ли не самозванцы, присвоившие себе чужое имя». После закрытия МХАТа-2 в 1936 году Софья Гиацинтова, Серафима Бирман и Иван Берсенев три года играли в Театре имени МОСПС (ныне — Театр имени Моссовета). А в 1938 году Ивана Берсенева назначили главным режиссёром Театра имени Ленинского Комсомола. Вместе с Берсеневым туда перешли Софья Гиацинтова и Серафима Бирман. И Гиацинтова, и Бирман немало снимались в кино. Софья Гиацинтова сыграла мать Ленина в фильме «Семья Ульяновых» (1957). По-настоящему яркая киносудьба была у Серафимы Бирман. Её называли «второй Раневской», что было одновременно и похвалой, и обидой для актрисы. Именно Серафиму Бирман Сергей Эйзенштейн выбрал на роль Ефросиньи Старицкой в фильме «Иван Грозный» (1944). Актрисы Художественного театра Киновед Наум Клейман говорил о Серафиме Бирман: «Когда мы встретились с Серафимой Бирман впервые, она спросила меня:"Вы тоже меня путаете с Раневской?“ Конечно, Бирман — не вторая Раневская, хотя и в ней был тот же невероятный заряд яркости и отказа от бытовых красок во имя гиперболы — начиная от "Закройщика из Торжка“ и "Девушки с коробкой“. В кино она играла как в театре. Готовилась к съёмке сутками, приходила с утра на съёмочную площадку, вживалась в образ по Станиславскому. Она и была ученицей Станиславского,"с поправкой“ на Михаила Чехова. В ней жил 2-ой МХАТ. И когда Эйзенштейн сказал ей, что на его площадке актёр должен быть как электрическая лампочка: повернули включатель — включил эмоцию, выключили – снова в нормальной жизни, это её оскорбило безумно». Также и Гиацинтова всю жизнь оставалась именно актрисой Художественного театра. Коллеги в Театре имени Ленинского Комсомола называли Софью Гиацинтову «кружевницей» за её умение тонко и психологически выстраивать образ. После смерти Ивана Берсенева в 1951 году Софья Гиацинтова осталась в Театре имени Ленинского Комсомола (во многом именно на ней и держался театр в трудные времена), а Серафима Бирман в скором времени перешла в Театр имени Моссовета. В 1969 году Бирман тяжело пережила смерть своего супруга, журналиста и писателя Александра Таланова и заболела, родных у неё почти не было. Страшные воспоминания Ростислава Плятта о последних днях жизни Бирман в сумасшедшем доме тоже касаются Художественного театра: «Она пыталась репетировать “Синюю птицу” с соседями по палате, торопясь показать эту работу обожаемому ей Станиславскому! Неукротимая, она и умерла по-бирмановски — ни дня без театра!..» Софья Гиацинтова умерла в 86 лет и до последнего выходила на сцену Театра имени Ленинского Комсомола. Была одной из самых любимых актрис Анатолия Эфроса, который руководил театром с 1963 по 1967 год, успела поучаствовать даже в постановках Марка Захарова. В книге «Репетиция — любовь моя» Анатолий Эфрос писал про Софью Владимировну: «Гиацинтова в нашей шумной компании молодых людей была той артисткой, которую уважали все. И не только за прошлое. Я вспоминаю хотя бы наши художественные советы и наши читки новых пьес. … Мы всегда удивлялись её способности к объективному и спокойному анализу. Ни тени самолюбивой вздорности, ни капли пустословия, какое обычно царит в половине выступления других членов худсовета. Как приятно было зайти в её гримерную и просто посидеть….» Оригинал статьи Пресса Софочка и Сима. К юбилеям Софьи Гиацинтовой и Серафимы Бирман, Анастасия Казьмина, Медиацентр МХТ, 11.08.2025 Серафима Бирман. Не вторая Раневская, Вячеслав Шмыров, 30.07.2020 Серафима Бирман: воспоминания о Станиславском. 1969 г., Старое радио | |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
