| Виноваты мы…Ирина Селезнёва-Редер, Петербургский театральный журнал, 31.05.2025 Художественные поиски Андрея Гончарова не в первый раз происходят в поле малоформатной прозы. «Маленький господин Фридеман» по новелле Томаса Манна в МТЮЗе, «Чрево» по короткому рассказу Евгения Замятина, а теперь и «Осень» по еще более короткому рассказу Августа Стриндберга в МХТ им. Чехова обнаруживают умение режиссера видеть и выстраивать драматическую коллизию, сочинять свою пьесу поверх прозы умело, тонко и с полным осознанием механизмов преображения литературных образов в театральную ткань спектакля.
Кроме того, «Осень» продолжает намеченное еще в «Чреве» творческое взаимодействие режиссера с актерами Ольгой Литвиновой и Артемом Быстровым: скорее всего режиссер целенаправленно искал и нашел материал, в котором исполнителям и режиссеру оказалось интересно продолжить исследование темы мнимого благополучия супружеской пары. Но если в «Чреве» оно изначально оборачивалось изнурительным хоррором с уклоном в эстетику мюзикла и визуальный аскетизм, то «Осень» — спектакль легкий, игровой и удаленный от Стриндберга ровно на то расстояние, чтобы разглядеть во взаимоотношениях двух супругов отблески очень приближенной реальности.
Рассказ Стриндберга для Гончарова — лишь канва. Двое героев, тюремный служащий Аксель и исправная домохозяйка Лили, прожили десять лет в браке счастливо, «насколько это позволяли обстоятельства», пишет Стриндберг в первом абзаце — и именно это тонко прочерченное сомнение в истинной счастливости супружества становится фундаментом, на котором выстроен весь спектакль. По Гончарову, созданное через десять лет «счастье» лишено не то что уюта и теплоты, но даже элементарной жизни: сцена ослепительно пуста и напоминает загон — стены и пол ровно и одинаково обшиты качественной имитацией бруса.
Текст «дядьки», как именуют Стриндберга в спектакле, препарирован на диалоги, а исходный прозаический текст читается лишь раз, и то фоном, словно способ супругов развлечь друг друга классическим чтивом. Упомянутое вскользь в рассказе — в оптике режиссера обретает гипертрофированные черты. Как когда-то беспросветно отчаявшийся горбун Фридеман утопал в куче нагрызанной им же ореховой скорлупы, так теперь Аксель набивает щеки приготовленным бутербродом, словно ежедневной успокоительной жвачкой.
Однако главная деформация спектакля придумана персонажам, и она буквальна. Легкий и подвижный, пружинящего темперамента и сложения артист Быстров играет медлительного и подшепетывающего, разъевшегося увальня в едва удерживающем его раздутые формы потертом костюме. Он — обладатель клоунской накладной лысины а ля Чарли Ривель и столь же бутафорских пышных (ибсеновских?) бакенбард. Грузно и широко переступая, он шумно дышит, обливается потом, словно классический толстяк на грани гипертонического криза. В изящной Ольге Литвиновой — Лили меньше грузности, но все те же признаки потертости жизнью. С подобием халы на голове она открывает крафтовую завесу сцены и театральной игры этого спектакля.
При этом линейность сюжета очевидна: Гончаров спрямляет стриндберговские реминисценции до истории двух привыкших друг к другу и утративших свежесть эмоций и отношений супругов, для которых длительное расставание оказывается волшебным эликсиром нового витка любви. Спектакль движется от ситуации полной пустоты — в том числе и сценической — до наполненности пространства мебелью, мелкими предметами быта. Дом в его глобальном понимании обретает уют и душу. Там, где вначале единственным метрономом отношений оказывается режущий ухо гулкий звук падающих в пустую банку капель воды, появляются музыкальные инструменты, возникает музыка души. Артисты робко, не слишком уверенно берут аккорды (для спектакля Литвинова и Быстров освоили игру на аккордеоне и гитаре соответственно) и решаются снова спеть — так, как когда-то пели их души на заре отношений. Правда, в музыке этой больше тоски — от убийственно печального «Одиночества» Пёрселла до такого же не слишком оптимистичного «Воспоминания» Рождественского и Бабаджаняна. Разве что “Happy Nation” от Ace of Base врывается в этот беспросветный ряд в виде рингтона и внезапного фона для танца супругов.
Маячки постмодернистской театральности разбросаны по ткани спектакля щедрой режиссерской рукой. Оригинальный текст Стриндберга читают по каналу «Культура», Лили талантливо имитирует для засевшего у воображаемого телека мужа озвучку страстных сцен «Титаника», бутерброды на спектакль поставляет театральный буфет. Зрители — свидетели рождающегося театрального дыма из ручной дымомашины, и одновременно — слушатели леденящей лекции Акселя на тему «Как победить тревожность в СИЗО» в духе бодрого напористого интерактива.
Бутафорское и подлинное перемешаны. Артисты играют своих персонажей, себя в роли актеров в театре, свою позицию в настоящей жизни. Мир зеркалится здесь и сейчас, меняя цвета, границы, формы, очертания, и настоящая картина жизни всегда искажена, в каком бы зеркале она ни отражалась. Аксель и Лили не те, за кого себя выдают, как все в зрительном зале, как и все, что нас окружает. У Гончарова для иллюстрации этой простой мысли на сцену выкатывается большой зеркальный шар — нехитрый и неоригинальный, но действенный прием. Зрительный зал, принужденный к визуализации своего присутствия в ткани спектакля, всегда как-то по-особенному дышит.
Главный бутафорский трюк вскроется ближе к финалу — актеры начнут освобождаться от нажитых слоев буквально. И Быстров снимет накладную лысину, чтобы «проветрить» голову, а Литвинова избавится от странного парика. А потом и цельные комбинезоны-толщинки будут стянуты и брошены, как старая, отжившая кожа. Это превращение — символическое «освобождение» и для персонажей, и для артистов. Но есть что-то щемящее в танце как бы обретающих себя заново Акселя и Лили: до настоящей подлинной любви еще ох как далеко.
За юмором этого спектакля — много печальных наблюдений. Аксель комически бьется лбом о свое письмо Лили: современному мужчине непросто подобрать слова любви, если они не матерные, вообще со словами у него не очень. Лили транслирует интонацию гиперзаботы: современная женщина растворилась в муже, который не то что бутерброд в дорогу намазать, но даже помазок свой найти не может. Их дети — за пределами спектакля: Аксель лишь погладит их воображаемые головки.
Андрей Гончаров любит вглядываться в кособоких и обманчиво счастливых людей, высматривать трещины человеческой души, через которые по каплям сочатся несчастье и отчаяние. При всей шутливой наигранности спектакля, он вовсе не манифестирует новое начало на вдруг позеленевшем болоте рутины и безысходности. На то, что весна для всех придет, есть только робкая, едва теплящаяся надежда.
Оригинал статьиЧёрный квадрат, Наталия Каминская, Петербургский театральный журнал, 21.11.2025 Идиотики, Антонина Шевченко, Театръ, 20.11.2025 Симфония судьбы, Катерина Антонова, Петербургский театральный журнал, 5.07.2025 Виноваты мы…, Ирина Селезнёва-Редер, Петербургский театральный журнал, 31.05.2025 | |
