| Живая история Художественного театра: «Кабала святош» 1988 и 2001 годовАлександра Машукова, Музей МХАТ, 1.09.2025 В Зелёном фойе Музея МХАТ 2 сентября открывается выставка «Играть! Антракт!», посвящённая самой театральной из пьес Михаила Булгакова – «Кабале святош». Драма о великом драматурге и комедианте Жан-Батисте Мольере, о последних, трагических годах его жизни, была сочинена автором в 1929 году специально для Художественного театра. Во мхатовском пространстве она ставилась четыре раза. Выставка прослеживает историю всех четырёх постановок: от первого спектакля «Мольер» с несчастливой судьбой, который в 1936 году был снят после нескольких лет репетиций и семи показов, – до самой свежей премьеры МХТ имени А. П. Чехова в режиссуре Юрия Квятковского с Константином Хабенским в роли Мольера.
О постановках «Кабалы святош» рассказано через работу выдающихся художников, которые их оформляли. На выставке представлены эскизы Петра Вильямса, Николая Ульянова, Андриса Фрейбергса, Юрия Харикова, Николая Симонова, Игоря Чапурина, костюмы, макеты, маски, предметы реквизита.
Из четырёх спектаклей по этой пьесе два были поставлены режиссёром Адольфом Шапиро. В 1988 году «Кабалу святош» оформлял художник Андрис Фрейбергс, Мольера играл Олег Ефремов, а его слугу Бутона – Олег Табаков. После смерти Ефремова, в 2001 году, вышла новая версия этой пьесы, где Мольером был уже новый худрук МХАТа – Олег Табаков. Оформил спектакль 2001 года Юрий Хариков.
Музей МХАТ собирает, записывает и занимается осмыслением живой истории театра, поэтому по нашей просьбе специально для выставки «Играть! Антракт!» режиссёр Адольф Яковлевич Шапиро и художник Юрий Фёдорович Хариков ответили на несколько вопросов, касающихся этих спектаклей.
Эти беседы мы предлагаем вашему вниманию.
Адольф Шапиро: «Пьеса Булгакова завораживает таинственностью»
– В вашей книге «Как закрывался занавес» есть замечательная фраза о том, что «роман с пьесой начинается с увлечения ее статью, поступью». А какова «поступь» «Кабалы святош», как вы это ощущаете?
– Она завораживает таинственностью. При всей простоте и ясности изложения в тексте ощущается много недосказанного, невысказанного. Оттого пьеса так притягательна и так трудна для воплощения на сцене.
– Спектакли во МХАТе по этой пьесе вы ставили в 1988 и 2001 – это были совершенно разные времена и в жизни Художественного театра, и в жизни страны, и в вашей жизни. Какие темы пьесы вас волновали наиболее сильно в период первой постановки – и второй?
– Теперь принято, когда не знаешь, как сразу ответить, не преминуть сказать: «Это хороший вопрос». Пожалуй, несмотря на всё, – тема взаимоотношения художника и власти. Тема-то одна, да ответы разные. Спасибо за вопрос.
– В книге вы писали, что в «Кабале святош» есть три театра: театр Мольера, театр Людовика и театр Шаррона. Какой из этих трёх театров воплощать на сцене вам было интереснее всего? Изменилось ли соотношение, «вес» этих театров в постановке 2001 года?
– Признаюсь в том, что было менее интересно: театр Шаррона. С мольеровских времён он непрерывно совершенствовался и ныне достиг невиданной изобретательности. В пьесе же элементарен, что ли. И в спектаклях не удалось подняться до той дьяволиады, которая восхищает в булгаковской прозе.
– Вашими соавторами на этих постановках были выдающиеся художники – Андрис Фрейбергс и Юрий Хариков. Многочисленные чемоданы, кофры на сцене в первом спектакле создавали ощущение неустроенности жизни, образ второго спектакля складывался через обилие драпировок, которые погружали в таинственный мир закулисья, где можно было раствориться. Эти визуальные решения шли от вас – или от художников?
– Когда работаешь в любви к работе (простите каламбур), потом трудно вспомнить кто первым сказал: «А!..» Важно до какой буквы вместе дошли. Хорошо, когда каждый может воскликнуть – «Я!» Тогда в результате: «Мы!»
– В книге вы рассказываете о том, как долго искали на репетициях предпоследнюю сцену («Тиран, тиран…») и что в итоге эти слова Мольера у Ефремова звучали так, будто они были впервые сказаны. А в спектакле 2001 года были моменты, чтобы Табаков какие-то слова своей роли проживал настолько лично?
– Рискну предположить, что у Табакова это слова Мольера, адресованные Арманде: «Я хочу жить ещё один век! С тобой!». Ефремов в дни наших репетиций (и, кажется, уже до конца) был чертовски одинок.
– Когда сегодня смотришь видеозаписи этих спектаклей (счастье, что записи есть!), бросается в глаза, с каким наслаждением Табаков играет Бутона. А как по-вашему, какую роль он любил больше – Бутона или Мольера?
– Олег купался в роли Бутона, как истомившийся от зноя путник кайфует в прохладной живительной воде. Дистанцию Мольера Олег Павлович преодолевал с присущим ему обаянием и большим мастерством.
Юрий Хариков: «Это была красивая и сложная история»
— Подзаголовок «Кабалы святош» Михаила Булгакова – «пьеса из музыки и света». Именно это и было во мхатовском спектакле 2001 года. Очень живая, насыщенная, дышащая среда: драпировки, павильоны, мерцающий свет. Вы помните, как обсуждали с Адольфом Яковлевичем Шапиро общее решение постановки?
— Дело в том, что я и Шапиро к тому моменту уже очень много работали вместе и настолько хорошо друг друга понимали, что он сразу принимал все мои предложения. Ему сразу всё нравилось. Такая у нас была высокая степень взаимного доверия. Конечно, главной общей темой был театр. Я распахнул всю мхатовскую сцену – в ширину и в высоту. Нужно было впустить максимум воздуха, чтобы придуманное заработало. В итоге получилось такое очень театральное пространство, где были и большие драпировки, ниспадающие складками, и трансформирующиеся павильоны, одновременно отсылающие к актёрским гримуборным и ко дворцу. При этом на сцене не существовало никаких жёстких архитектурных элементов, напротив, всё было очень подвижно. И в то же время монументально – за счёт вот этих огромных полотен. Центральная драпировка, которую я называл «брюхо», опускалась и поднималась и в финале будто возносила умирающего Мольера, скрывая его от зрителя.
В спектакле было много новшеств в плане света: мы вместе с художником по свету Дамиром Исмагиловым использовали архитектурный свет необычной конфигурации. То есть светильники, которые применяют в архитектурной подсветке, а не в театре. Сейчас-то это обычное дело, а тогда нам пришлось искать, придумывать.
— Например?
— Скажем, настил сцены в «Кабале святош» был светлым, кремового оттенка, но благодаря стоящим по периметру небольшим светильникам он в какой-то момент превращался в чёрный, расчерченный яркими полосами света подобно шахматной доске. Одновременно эти светильники отсылали к фонарям рампы старинного театра.
— А из чего были сделаны огромные драпировки?
— С ними вышла целая история. Мы исхитрялись, как могли. Дело в том, что такие крупные складки никакая специальная театральная ткань не могла бы дать, всё просто повисло бы соплями. А складки нужны были глубиной метра полтора, глубокие заломы. Требовалось создать фактуру, которая была бы одновременно лёгкой и жёсткой. И мы заказали такую ткань. Специально для спектакля её изготовили на бывшем конверсионном заводе под Сергиевым Посадом. Это была ткань, которая используется для дирижаблей. Она состояла из трёх слоев: первый – белая резина, второй – тончайшая лавсановая плёнка, которая даёт жёсткость, третий – слой из ткани мальмаль. Мальмаль – это стопроцентный хлопок, тонкий как кисея, но очень крепкий. Уникальная трёхслойная ткань стоила дорого, но театр на это пошёл.
— Среди костюмов к «Кабале святош» очень запоминался просторный разноцветный полосатый халат Мольера – Олега Табакова. Почему вам понадобилась именно такая краска?
— Мольер – главный персонаж, естественно, что на нём должен быть сделан акцент, а в этих сценах он находился дома, в своём убежище, и халат, в который он кутался, тоже был его убежищем. Халат, кстати, много весил, то есть он одновременно как бы пригибал Мольера к земле, вдавливал его в кресло, что было оправдано, ведь в эти минуты Мольер находился в состоянии душевного смятения.
— А как решался образ Людовика Великого?
— Людовика играл Андрей Ильин и мы придумали, что он большую часть времени сидит в кресле, будто памятник самому себе. При этом его окружает пена из кружев, превращая в почти балетную фигуру. Такое золотое мерцающее облако – ведь он Король-Солнце.
Кстати, с тканями для костюмов было связано отдельное приключение. Многие костюмы были задуманы полосатыми, а в Москве на тот момент совершенно невозможно было найти ничего подобного. И мы отправились в Стамбул. Искали ткани по всему Стамбулу, там ведь есть целые кварталы, где продают только текстиль. В итоге всё закупили в Капалы-Чарши у одного парня, который, как оказалось, уже давно работал с киношниками. Привезли в Москву два огромных чемодана шёлковых полосатых тканей… Вообще этот спектакль сегодня вспоминается с удовольствием – это была красивая, интересная, сложная история.
Оригинал статьиСимфония судьбы, Катерина Антонова, Петербургский театральный журнал, 5.07.2025 Виноваты мы…, Ирина Селезнёва-Редер, Петербургский театральный журнал, 31.05.2025 | |
