| После нас – хоть потопМария Чернова, Экран и сцена, 15.09.2025 Московский Художественный театр рефлексирует по поводу своей истории. Второй сезон подряд здесь открывают постановкой многозначительной пьесы, имеющей в анамнезе сложные отношения авторов с основателями театра и советской властью, перекидывая мостик в сегодняшний день и аккуратно намекая: «У них были свои трудности, у нас свои». Со спектаклем Николая Рощина «Самоубийца» по пьесе Николая Эрдмана нынешнюю «Кабалу святош» Михаила Булгакова режиссера Юрия Квятковского объединяет не только возможность продемонстрировать на сцене архивные материалы, призывая к диалогу Константина Сергеевича Станиславского, а также сделать ретроспективную выставку в музейном пространстве, но и макабрические сцены – похороны, прощания, последние слова. В «Самоубийце» гроб с «телом» Подсекальникова несли через зрительный зал в фойе, в «Кабале святош» Мадлена Бежар удаляется с собственной панихиды, прощаясь со зрителями, тем же путем.
Общим мрачным тонам прошедшего сезона наступивший противопоставляет, однако, многоцветие, пышность и эффектность. Декорация Николая Симонова – бархатные бордовые занавесы с золотыми кисточками, тем же золотом сверкающие куклы за стеклом шкафов витрин, уходящих под колосники, ярко-зеленые кусты регулярного французского парка – дополнена невероятной красоты костюмами Игоря Чапурина. Все это хочется долго разглядывать, но насыщенность действия, приправленная фейерверками, огненным шоу и придворным балетом заодно, не оставляет времени насладиться моментом. Чрезмерность театральных средств вызывает апокалиптические ощущения и словно отвлекает от главного – того, что, собственно, происходит на сцене между действующими лицами.
Юрий Квятковский, отказавшись от традиции видеть в главном герое пьесы Булгакова – Мольере – самого Булгакова, тем не менее, не обходится в постановке «Кабалы святош» без автора и делает его Лагранжем, которого все зовут Регистром – актером мольеровской труппы и летописцем его жизни. Илья Козырев в этой роли одновременно вездесущ и незаметен, он появляется внезапно и столь же внезапно исчезает, целиком оправдывая булгаковские ремарки «проваливается». Он вдруг блистательно крутит фуэте и ведет хронику не столько истории Мольера, сколько первой постановки своей пьесы о нем на этой сцене. Свой «самый большой черный крест» Регистр рисует и великую реплику «причиной этого была судьба» произносит, когда спектакль закрывают после седьмого показа, а не после того, как его герой «был похищен неумолимой смертью во время представления “Мнимого больного”». Илья Козырев играет в этой «Кабале святош» главную роль, словно и не подозревая об этом.
Любопытно, конечно, что сказал бы Булгаков, услышав все то, что намешал в его текст автор сценической версии Михаил Дегтярев. Наблюдать, как строго, стройно и сценично выглядит булгаковский текст рядом с репликами придуманных персонажей вроде Рене Декарта, Анны Австрийской или вылезающей из будки суфлерши, – тоже интересно. Дописанные сцены, между тем, не всегда неудачны. Увертюра с детьми на качелях-весах – Жан-Батист и Людовик хотят просто играть, а взрослые навязывают им правила будущей жизни – вполне мила, а уж монолог Захарии Муаррона, возникающего из клавесина, – шедевр. Странно другое – как только начинаются игры с текстом, заканчивается внятность режиссуры. После вдохновенно полетного первого действия, второе выглядит странным паззлом с эффектной статикой от Уилсона, арапчатами от Мейерхольда, экстатичными танцами от Бутусова, сценами на грани фола от Богомолова, этюдами всех жанров и видов, а также бессчетным числом финалов.
Впрочем, этот спектакль – о страсти к игре и спасении в ней, о театрализации жизни, стирании границ между сценой и явью – и игра с текстом Булгакова в нем вполне допустима. Здесь Мольер Константина Хабенского ничуть не лучше Людовика Великого в исполнении никому не известного дебютанта в драматическом театре Максима Николаева (он же знаменитый в балетном мире Николай Цискаридзе). Мольер такой же тиран и деспот в своей труппе, как король – в своей стране. Он по прихоти казнит (Мадлену Бежар, например) и по прихоти милует (того же предателя Захарию Муаррона). Его интересует только собственный успех, возможность реализовать свой талант, глобальнее он не мыслит. Личная трагедия разбивает его, но единственное, чего он по-прежнему действительно хочет – выходить на сцену. Здесь умирающая Мадлена Бежар Александры Ребенок идет на полную исповедь, когда епископ обещает ей в раю «вечную службу», и она слышит гром аплодисментов – единственную вечную службу, которую желает слышать актриса. Здесь архиепископ города Парижа в исполнении Ивана Волкова, ханжески опустив глаза, спокойно плетет свою интригу, блестяще играя роль дьявола в исповедальне. Здесь Захария Муаррон Сергея Волкова – «мировая душа» театра, ангел с колосников, запертый в клавесине – врывается на сцену с монологом, слепленным из самых известных реплик самых великих пьес, и предает Мольера только потому, что оказывается изгнан им из труппы, а возвращается только потому, что Король отправил его работать в сыскную полицию. Здесь, в конце концов, Людовик Великий, Солнце Франции, абсолютно спокойно вкушающее ужин за увеличивающимся в размерах в зависимости от статуса сотрапезника столом, кукловод и непослушный сын, интересующийся театром больше, чем положено монарху.
Все играют. Вдохновенно и отчаянно. Как в последний день человечества, перед заходом солнца, в один из последних вечеров карнавала.
Оригинал статьиСимфония судьбы, Катерина Антонова, Петербургский театральный журнал, 5.07.2025 Виноваты мы…, Ирина Селезнёва-Редер, Петербургский театральный журнал, 31.05.2025 | |
